Как летов писал музыку

На про­тя­же­нии всей жиз­ни твор­че­ство Его­ра Лето­ва видо­из­ме­ня­лось, одна­ко посто­ян­ным оста­вал­ся един­ствен­ный прин­цип — это про­тест. Если на началь­ном пери­о­де «Граж­дан­ской обо­ро­ны» это был про­тест про­тив совет­ской вла­сти, в девя­но­стые — про­тив ель­цин­ской демо­кра­тии, то в нуле­вые — это про­тест про­тив совре­мен­ной жиз­ни. Тек­сты песен ста­но­вят­ся пси­хо­де­ли­че­ски­ми — это пест­ро­та обра­зов, кото­рые вме­сте с мело­дич­ной музы­кой воз­дей­ству­ют на пси­хи­ку слу­ша­те­ля и пере­во­ра­чи­ва­ют все мыс­ли в его голове. 

В этой ста­тье мы про­сле­дим, о чём пел Егор Летов в послед­них аль­бо­мах и какие пере­жи­ва­ния про­сле­жи­ва­ют­ся в его песнях.

Единый альбом

В нача­ле 2000‑х годов Егор Летов отхо­дит от поли­ти­ки, стра­да­ет алко­го­лиз­мом, погру­жа­ет­ся в свои мыс­ли, ищет све­жие обра­зы и сим­во­лы для новых песен. В груп­пе «Граж­дан­ская обо­ро­на» меня­ет­ся состав. В 2002 году выхо­дит «Звез­до­пад», кото­рый состо­ит из каве­ров на совет­ские пес­ни. Аль­бом — явная носталь­гия по Совет­ско­му Сою­зу, дет­ству Его­ра Лето­ва. Его мож­но рас­смат­ри­вать как попыт­ку воз­рож­де­ния груп­пы «Ком­му­низм».

В 2004 году «Граж­дан­ской обо­роне» испол­ня­ет­ся 20 лет. В честь это­го выхо­дит новый аль­бом — «Дол­гая счаст­ли­вая жизнь», а ещё через год — аль­бо­мом «Реани­ма­ция» (2005). Оба аль­бо­ма отли­ча­ет новое зву­ча­ние и яркие обра­зы. В интер­вью Егор Летов утверждал:

«[это] еди­ный аль­бом, кото­рый состо­ит из 28 ком­по­зи­ций, 28 раз­ных точек зре­ния на одну и ту же ситу­а­цию. <…> Это как бы опре­де­лён­ные сны о войне, сны чело­ве­ка, кото­рый нахо­дит­ся в состо­я­нии посто­ян­ной вой­ны. <…> 28 состо­я­ний чело­ве­ка, кото­рый, по кон­цеп­ции Ста­ни­сла­ва Гро­фа, спрыг­нул, но ещё не при­зем­лил­ся. Нахо­дит­ся на тре­тьей ста­дии рож­де­ния. Кото­рый родил­ся, но ещё как бы не вышел в реаль­ность. И выхо­дит в неё. И тут начи­на­ет­ся огром­ное коли­че­ство попы­ток выхо­да обрат­но, попы­ток вер­нуть­ся, попы­ток идти впе­рёд, сто­и­че­ски пре­одо­леть, делать вид, что всё здо­ро­во, что победили».

«Дол­гая счаст­ли­вая жизнь» и «Реани­ма­ция» были дол­го­ждан­ны­ми новы­ми аль­бо­ма­ми после дли­тель­но­го пере­ры­ва и кри­зи­са группы.

Мечты о долгой счастливой жизни

На облож­ке аль­бо­ма «Дол­гая счаст­ли­вая жизнь» изоб­ра­же­но про­стор­ное жёл­тое поле, изре­зан­ное мно­же­ством веду­щих вдаль доро­жек. Вто­рая часть ком­по­зи­ции — это тём­но-синее небо, пред­ве­ща­ю­щее дожд­ли­вую неспо­кой­ную пого­ду, и чёр­ное дере­во, кото­ро­му пред­сто­ит пере­жить непо­го­ду. Этим и объ­яс­ня­ет­ся кон­цеп­ция пер­во­го из дило­гии этих двух аль­бо­мов. Весь водо­во­рот эмо­ций и потря­се­ний пред­ла­га­ет­ся ощу­тить слушателю.

Пер­вая ком­по­зи­ция отра­жа­ет отно­ше­ние лири­че­ско­го героя ко все­му про­ис­хо­дя­ще­му в жиз­ни. Смысл суще­ство­ва­ния прост:

«Проснуть­ся, про­тря­стись, похме­лить­ся и нажраться,
А на утро про­бле­вать­ся, похме­лить­ся и нажраться».

А даль­ше на всё «поло­жить» и «в небо по тру­бе». Одна­ко от тако­го обра­за жиз­ни и окру­жа­ю­щей дей­стви­тель­но­сти лири­че­ский герой злеет:

«Зве­ре­ет серд­це, каме­не­ет кулак,
В моей душе чёр­ным пла­ме­нем пыла­ет чёр­ный флаг».

И после­до­вав­ший за этим при­пев сим­во­ли­зи­ру­ет про­тест испол­ни­те­ля про­тив окру­жа­ю­ще­го мира.

Сле­ду­ю­щая ком­по­зи­ция — «Без меня» — напол­не­на мно­же­ствен­ны­ми веща­ми-обра­за­ми. В песне испол­ни­тель абстра­ги­ру­ет­ся и наблю­да­ет за про­ис­хо­дя­щим: весь мир убе­га­ет, так как герой отка­зал­ся от него и все вещи и явле­ния поэта не инте­ре­су­ют. Вся жизнь про­хо­дит мимо сво­им чере­дом, поэто­му и нахо­дит­ся в дви­же­нии, а лири­че­ский герой сто­ит над всем этим высо­ко в сво­ём мета­фи­зи­че­ском про­стран­стве. В интер­вью Егор Летов так объ­яс­нял созда­ние песни:

«„Без меня“ я целый год сочи­нял. Полу­чил­ся огром­ный такой кон­гло­ме­рат. Потом она ста­ла рас­па­дать­ся на кучу фраг­мен­тов, кото­рые были в песне внут­ри, с раз­ной рит­ми­кой. <…> Кузь­ма гадал на И‑Цзине. Я про­сто как-то шёл по лесу, вспом­нил про эту исто­рию, и пес­ня сама заиг­ра­ла у меня в голо­ве. Я толь­ко успе­вал записывать».

Пес­ня «Извне» откры­ва­ет поту­сто­рон­нее про­стран­ство, кото­рое никто не пони­ма­ет, но с каж­дым дви­же­ни­ем, дозой и фра­зой, то есть позна­ни­ем мож­но услы­шать этот голос извне. А потом осле­пи­тель­ная сила при­дёт во сне, «закри­чит и похо­ро­нит, изле­чит и ска­жет — А НУ-КА ВСТАТЬ!». То есть все фило­соф­ские рас­суж­де­ния не так важ­ны, а глав­ное — встать и начать творить.

«P.S.САМ (АЙЯ)» — это кавер на пес­ню груп­пы «Маш­нин Бэнд», кото­рый отлич­но впи­сы­ва­ет­ся в аль­бом «Дол­гая счаст­ли­вая жизнь». Егор Летов говорил:

«Как толь­ко я её услы­шал на кон­цер­те в испол­не­нии Маш­ни­на, она меня пора­зи­ла жут­ким соот­вет­стви­ем тому, что я сам бы хотел выра­зить за послед­ние годы. У него в пес­нях вооб­ще очень мно­го того, под чем бы я без­ого­во­роч­но под­пи­сал­ся. А „Айя“ это вооб­ще как бы сжа­тый мани­фест, кон­цен­три­ро­ван­ная реак­ция на всё в послед­нее вре­мя про­ис­хо­дя­щее, на то, что каса­ет­ся непо­сред­ствен­но ТЕБЯ каж­дый час».

Послед­ний куп­лет пока­зы­ва­ет отно­ше­ния Андрея Маш­ни­на к совре­мен­ной музы­ке, с ним соли­да­рен и лидер «Граж­дан­ской обороны»:

«И если мне не будет лень, и если я буду в силах,
Я при­ду попля­сать на ваших могилах».

Пес­ня «Кабу­ки» вопло­ща­ет недо­воль­ство испол­ни­те­ля жиз­нью: «уни­та­зы, теле­пу­зи­ки, голо­са, воен­ко­ма­ты, рас­пис­ная гамаз­ня» и так далее. Всё это ассо­ци­и­ру­ет­ся с теат­ром кабу­ки, для кото­ро­го харак­тер­на боль­шая доля услов­но­сти. Поэто­му испол­ни­тель хочет уку­тать­ся с голо­вой под оде­я­ло, запе­реть­ся и спря­тать­ся от все­го это­го. Он счи­та­ет, что это всё не здо­ро­во, не понят­но и всё не так.

В сле­ду­ю­щем тре­ке «Ангел устал» про­дол­жа­ет­ся тема недо­воль­ства испол­ни­те­ля внеш­ним миром. Лири­че­ский герой отож­деств­ля­ет себя с анге­лом, устав­шим от жиз­ни и не пони­ма­ю­щим её:

«Не научил­ся забывать,
Не научил­ся наблюдать,
Не научил­ся погре­баль­но­му тер­пе­нью — кара­ул ангел устал».

Из стран­ствия для позна­ния мира, в кото­рое пустил­ся вол­чок, «вышло, что не вышло ниче­го из ниче­го — Зин­дан», то есть герой попал в мета­фи­зи­че­скую яму и ожи­да­ет пере­мен. В песне есть отсыл­ка на Булат Окуд­жа­ву «Нам нуж­на победа»:

«Здесь даже пти­цы не поют
Да и дере­вья не растут,
Лишь толь­ко мы к пле­чу пле­чом (всё) про­рас­та­ем в нашу зем­лю — стена».

Ком­по­зи­ция «Белые сол­да­ты» рису­ет образ свет­лых бой­цов, кото­рые отправ­ля­ют­ся сра­жать­ся с вра­гом на обя­за­тель­ную вой­ну. Они идут в баг­ря­ный рас­свет, нику­да не спе­шат, так как зна­ют своё дело. Улыб­ка на про­ща­нье сим­во­ли­зи­ру­ет, что сол­да­ты душев­но лег­ко вос­при­ни­ма­ют вой­ну. Всё что дела­ет­ся от ума, это от дуро­сти, так как, по мне­нию испол­ни­те­ля, важ­ны толь­ко чув­ство дол­га и эмоции.

Заглав­ная пес­ня аль­бо­ма «Дол­гая счаст­ли­вая жизнь» повто­ря­ет назва­ние совет­ско­го филь­ма 1966 года. Одна­ко пес­ня о дру­гом. Егор Летов так объ­яс­ня­ет задумку:

«Пред­ста­ви­лось, что может когда-нибудь одна­жды воз­ник­нуть ситу­а­ция, что физи­че­ски даль­ше про­дол­жать упо­треб­лять алко­голь, нар­ко­ти­ки и так далее. про­сто будет уже невоз­мож­но, пото­му что это будет свя­за­но про­сто со смер­тью кон­крет­но меня, моих дру­зей и люби­мых. И я пред­ста­вил, что будет, если все­го это­го не будет. И напи­сал одну из самых страш­ных и кош­мар­ных песен: „Дол­гая счаст­ли­вая жизнь“. Это то, когда празд­ни­ков нет. Каж­дый день празд­ни­ков нет. Это будет дол­гая счаст­ли­вая жизнь. Это страшно».

Поэто­му пес­ню мож­но по пра­ву счи­тать уто­пи­ей, так как пред­став­ля­ет­ся такое жиз­нен­ное про­стран­ство, где нет потря­се­ний, само­го духа празд­ни­ка. Имен­но от это­го «без­ры­бье в золо­той полы­нье» и «вез­де­сущ­ность мыши­ной воз­ни». День ста­но­вит­ся бес­смерт­ным, то есть бес­ко­неч­ным, напол­нен­ным злы­ми сумер­ка­ми. Герои пес­ни стареют:

«Бес­по­щад­ные глу­би­ны морщин
Мари­ан­ские впа­ди­ны глаз
Мар­си­ан­ские хро­ни­ки нас, нас, нас».

В тре­тьем куп­ле­те пока­за­на сте­пень рас­про­стра­не­ния про­стран­ства дол­гой счаст­ли­вой жизни:

«На семи про­дув­ных сквозняках
По боло­там, по пусты­ням, степям,
По сугро­бам, по гря­зи, по земле».

Таким обра­зом, дол­гая счаст­ли­вая жизнь — это жизнь, кото­рая напол­не­на регрес­сом, где не про­ис­хо­дит ниче­го, нет места чув­ствам живой энер­гии. И это дей­стви­тель­но страшно!

Пес­ня «Чужое» демон­стри­ру­ет, что в совре­мен­ном мате­ри­аль­ном мире у чело­ве­ка есть лишь един­ствен­ное имя своё, а всё осталь­ное — чужое. Утра­чен­ное вре­мя посте­пен­но ухо­дит и его не вер­нуть никак, появ­ля­ют­ся новые боги, герои, кото­рым люди покло­ня­ют­ся, одна­ко это всё чужое.

Для Его­ра Лето­ва любовь все­гда была чем-то вне­зем­ным ещё в далё­ком 1990 году:

«Любовь, по-мое­му, вооб­ще — вещь весь­ма страш­но­ва­тая. В обыч­ном пони­ма­нии. Всё насто­я­щее — вооб­ще страшновато».

Имен­но об этом его сле­ду­ю­щая пес­ня в аль­бо­ме — «Все­лен­ская боль­шая любовь». В ней поэт ста­ра­ет­ся рас­крыть смысл люб­ви через поис­ки себя и окру­жа­ю­ще­го его внеш­не­го мира. Она ассо­ци­и­ру­ет­ся с пота­ён­ным пред­ме­том, будь это голод­ная копил­ка или сек­рет­ная калит­ка, либо вол­шеб­ная игруш­ка, кото­рые посто­ян­но нахо­дят­ся за пре­де­лом созна­ния. Летов утверждал:

«По насто­я­ще­му, любовь — это когда тебя вооб­ще нет. Я это и Богом назы­ваю. Я про­сто могу объ­яс­нить то, что я испы­ты­вал. Меня как бы вооб­ще не было. Я был всем и через меня хле­стал какой-то поток. Это была любовь. Я не могу ска­зать, что я любил кого-то или что-то. Это была про­сто любовь. Как весь мир. Я и был всем миром».

В песне есть отсыл­ка на послед­нюю гла­ву рома­на «Спи­раль» Ган­са Эри­ха Носсака:

«А вдруг всё то, что ищем —
дале­ко за горизонтом
на смер­тель­ной истре­би­тель­ной доро­ге всё на север».

Ком­по­зи­ция «При­каз № 227» — пря­мая отсыл­ка к зна­ме­ни­то­му при­ка­зу вре­мён Вели­кой Оте­че­ствен­ной вой­ны, кото­рый вошёл в исто­рию при­зы­вом «Ни шагу назад!». В моно­ло­ге при­во­дят­ся мыс­ли сол­дат о жесто­ко­сти вой­ны, заград­от­ря­дах, штраф­ных бата­льо­нах, пат­ри­о­тиз­ме к родине. Егор Летов так писал о созда­нии песни:

«Я очнул­ся в пять часов утра от страш­но­го твор­че­ско­го оше­лом­ле­ния, побе­жал напе­вать на дик­то­фон пар­тии гитар. В это вре­мя по теле­ви­зо­ру шёл доку­мен­таль­ный фильм о штраф­ни­ках. Он состо­ял из интер­вью выжив­ших в ста­лин­град­ской бойне, и я лихо­ра­доч­но запи­сы­вал оскол­ки их фраз. Потом всё выстро­ил, как куби­ки, мате­ма­ти­че­ски пра­виль­но. И увен­чал фра­зой из одной из пере­дач Алек­сандра Гордона».

«Пес­ня о боль­шом про­жо­ри­ще» нега­тив­но оце­ни­ва­ет празд­но­ва­ние побе­ды в войне и её пом­пез­ное вос­хва­ле­ние, как веч­ную награ­ду и радость навсе­гда. В обви­не­ние ста­вит­ся чре­во­уго­дие и бес­чув­ствен­ность: «В серд­це — варе­ник, беляш — в голове».

Послед­няя ком­по­зи­ция «На той стороне/ на том бере­гу» на аль­бо­ме инте­рес­на не толь­ко мело­дич­но­стью, но и обра­за­ми. Цик­лич­ность вре­ме­ни пока­за­на на при­ме­ре неде­ли, где каж­дый день име­ет свой цвет и опре­де­лён­ную харак­те­ри­сти­ку. Сре­ди них выде­ля­ют­ся «белый поне­дель­ник — навсе­гда послед­ний день» и «голу­бое вос­кре­се­нье — бое­вой побед­ный день», где сна­ча­ла чело­век всту­па­ет в борь­бу со сво­и­ми обя­зан­но­стя­ми, ленью и на про­тя­же­нии неде­ли сра­жа­ет­ся с ними. Вос­кре­се­нье поз­во­ля­ет набрать­ся сил и воз­ро­дить­ся для новой борьбы.

«Реанимация» в жизни и творчестве Летова

В 2005 году выхо­дит аль­бом «Реани­ма­ция» — про­дол­же­ние преды­ду­ще­го аль­бо­ма. Егор Летов пол­но­стью ухо­дит в пси­хо­де­лию. На офи­ци­аль­ном сай­те «Граж­дан­ской обо­ро­ны» он пишет, что его обра­зы со вре­ме­нем расширились.

«Хотя парал­лель созна­тель­но оста­лась и не скры­ва­ет­ся. Это вооб­ще каса­ет­ся того, чем я зани­ма­юсь в самое послед­нее вре­мя. Мож­но ска­зать, что я совер­шил некую пет­лю во вре­ме­ни, и вер­нул­ся лет на 15–20 назад в дру­гом каче­стве, с новым опы­том и дру­гим взглядом».

На облож­ке аль­бо­ма изоб­ра­жён кол­лаж порт­ре­тов участ­ни­ков груп­пы. Замет­но изме­не­ние лого­ти­па назва­ния груп­пы — пере­ли­ва­ю­ща­я­ся крас­ным и синим цве­та­ми над­пись «Граж­дан­ская оборона».

Пер­вая ком­по­зи­ция «Со ско­ро­стью мира» пока­зы­ва­ет дина­ми­ку дви­же­ния при­род­но­го мира. Пес­ня наме­ка­ет, что чело­ве­че­ские про­бле­мы — ничто по срав­не­нию с живой сре­дой фло­ры и фауны:

«Никто не гово­рил, что там будет легко —
На зака­те дней,
Одна­ко звуч­ная луна,
Одна­ко лиш­няя стена,
Одна­ко проч­но за окном —
Жёл­тое лето,
Слад­кое море,
Самое время».

Пес­ня «Креп­ча­ем» отра­жа­ет яркий при­мер духа про­те­ста. На чер­но­ви­ке Егор Летов делал помет­ку — «нас бьют — мы креп­ча­ем», кото­рая отсы­ла­ет к народ­ной пого­вор­ке. Пес­ня адре­со­ва­на совре­мен­но­му миру. Идёт ярое противостояние:

«В умах, род­до­мах и домах идёт без­звуч­ная война,
А по ночам гуля­ют ули­цы, смы­ка­ют свою сеть,
Кто не боит­ся поми­рать, тот и не смо­жет помереть»

Испол­ни­тель кате­го­ри­че­ски отвер­га­ет миро­воз­зре­ние врага:

«В их понимании,
В их разумении,
<…>
В их изложении
В их прогибании <…>».

При­пев отсы­ла­ет к афо­риз­му Фри­дри­ха Ниц­ше — «Что не уби­ва­ет меня, то дела­ет меня силь­нее» из кни­ги «Сумер­ки идолов».

В ком­по­зи­ции «Они наблю­да­ют» пред­став­ле­на ужас­ная кар­ти­на — за лири­че­ским геро­ем сле­дят поту­сто­рон­ние суще­ства, кото­рые вышли извне. Эти пер­со­на­жи сто­ят над чело­ве­ком и наблю­да­ют, как тер­ми­ты пожи­ра­ют его тело. Егор Летов писал на офи­ци­аль­ном сай­те «Граж­дан­ская оборона»:

«<…>Те, кто ОНИ НАБЛЮДАЮТ, с ними луч­ше вооб­ще не встре­чать­ся и ниче­го о них не знать<…>».

Пес­ня «Соба­ки» напи­са­на во вре­мя бло­ка ново­стей, где сооб­ща­лось о войне в Ира­ке, как утвер­жда­ет Егор Летов.

«Про­ис­хо­дя­щее было настоль­ко сим­во­лич­но, мно­го­знач­но, что пес­ня воз­ник­ла мгно­вен­но. Клю­че­вой фра­зой яви­лась всплыв­шая в памя­ти цита­та из „Пес­ни Бытия“ Теда Хьюза:
„… Но кула­ков не стало.
Но рук не стало.
Но ног не ста­ло, чуть он пошатнулся.
При­шёл запоз­да­лый ответ —
Соба­ки рва­ли его на части:
Он был
Кар­тон­ным зай­цем на игро­вом поле,
А жиз­нью вла­де­ли собаки“».

Сим­во­лич­но, что в мусуль­ман­ской тра­ди­ции обо­звать чело­ве­ка соба­кой счи­та­лось оскорб­ле­ни­ем, так как соба­ка в исла­ме счи­та­ет­ся «нечи­стым» живот­ным. Пер­вый куп­лет пока­зы­ва­ет раз­ру­шен­ный в ходе бое­вых дей­ствий город , а в при­пе­ве — подъ­ём мораль­но­го духа непо­беж­дён­ной страны.

Сле­ду­ю­щая пес­ня «Бес­пон­то­вый пиро­жок» по пра­ву счи­та­ет­ся народ­ной, так как пока­зы­ва­ет сущ­ность рус­ской жиз­ни. Вот что писал Егор Летов о её создании:

«Пес­ня пред­став­ля­ет собой „под­слу­шан­ные“ сен­тен­ции и вся­че­ские прав­ды-мат­ки как от нас самих, так и от наше­го окру­же­ния, пер­со­на­ла: шофё­ров, зву­ко­опе­ра­то­ров, работ­ни­ков гости­нич­но­го сер­ви­са. По идее пес­ня мог­ла быть бес­ко­неч­ной, поэто­му и окон­ча­тель­но­го тек­ста её нет. Про сум­ку образ мой в измё­нен­ном состо­я­нии созна­ния. В гло­баль­ном смыс­ле пес­ня абсо­лют­но народная».

В песне «Небо как кофе» про­сле­жи­ва­ют­ся фило­соф­ские ноты осмыс­ле­ния чело­ве­че­ской жиз­ни на зем­ле и побы­вав­ших людей на той сто­роне загроб­ной жизни.

Так гово­рил Егор Летов в одном из интервью:

«Чем даль­ше я, в прин­ци­пе, живу и смот­рю вокруг себя, тем боль­ше пони­маю, что лич­ность чело­ве­ка <…> не про­сто не зна­чит ниче­го, а об этом даже думать не сто­ит, я счи­таю. Про­ис­хо­дят опре­де­лён­ные эво­лю­ци­он­ные про­цес­сы. Эво­лю­ция к чело­ве­ку не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния. И вооб­ще, всё, что про­ис­хо­дит, до такой сте­пе­ни непо­нят­но и невнят­но, что об этом рас­суж­дать мож­но, толь­ко — я не знаю — если очень глу­бо­ко и силь­но уме­реть. <…> Я по сей при­чине, соб­ствен­но, и интер­вью пере­стал давать, и с людь­ми общать­ся, пото­му что не о чем гово­рить. Бес­смыс­лен­но. Для того что­бы гово­рить о каких-то вещах, нуж­но нахо­дить­ся где-то уже там. Либо про­сто видеть сра­зу огром­ное коли­че­ство вся­ких вещей, кото­рые про­ис­хо­дят одно­вре­мен­но, и, исхо­дя из это­го, делать какие-то выводы».

Дей­стви­тель­но, если суще­ству­ет загроб­ный мир, то люди, воз­вра­тив­ши­е­ся к нам на зем­лю, мог­ли бы поде­лить­ся опы­том, полу­чен­ным в поту­сто­рон­ней жиз­ни. Одна­ко «ведь никто не воз­вра­тил­ся отту­да, чтоб унять наш корен­ной вопро­си­тель­ный страх».

Пес­ня «Нас мно­го» напол­не­на мас­сой раз­но­об­раз­ных обра­зов, через кото­рые про­хо­дит лири­че­ский герой, нахо­дясь во всех местах и состо­я­ни­ях одно­вре­мен­но. Испол­ни­тель хочет доне­сти до слу­ша­те­лей мысль, что в нём ужи­ва­ют­ся и сосу­ще­ству­ют мно­го­чис­лен­ные, абсо­лют­но про­ти­во­по­лож­ные точ­ки зре­ния. В одном из интер­вью Егор Летов рас­ска­зы­вал, что у него в 16 лет про­ис­хо­ди­ли момен­ты оза­ре­ния. Он бук­валь­но нахо­дил­ся в сво­ём мета­фи­зи­че­ском внут­рен­нем мире.

«Это сопро­вож­да­лось вре­мя от вре­ме­ни чудо­вищ­ны­ми упад­ка­ми духа и попыт­ка­ми всё это раз­ру­шить, вер­нуть­ся <…> в пер­во­на­чаль­ное какое-то состо­я­ние. И когда я реаль­но дошёл до это­го состо­я­ния, со мной слу­чи­лась очень стран­ная вещь. Я одна­жды посмот­рел на себя несколь­ко со сто­ро­ны. И понял, что я — это огром­ное коли­че­ство очень кон­крет­ных част­ных пред­став­ле­ний о том, как оно всё есть. Они выгля­дят как ворох гряз­но­го тря­пья, какой-то одеж­ды, каких-то сал­фе­ток, раз­но­цвет­ные тря­поч­ки, раз­но­цвет­ные стёк­лыш­ки. <…> У меня открыл­ся внут­ри душе­раз­ди­ра­ю­щий гло­баль­ный поток. Впе­чат­ле­ние было такое, что я стал не лич­но­стью, а стал всем миром. И сквозь меня, сквозь то, что я пред­став­лял, как живой чело­век во вре­ме­ни <…> пыта­ет­ся про­рвать­ся со страш­ным напря­же­ни­ем весь мир. Огром­ный поток, а я его тор­мо­жу. Меня раз­ры­ва­ло на части. <…> Я одно­вре­мен­но видел это все. И видел в этом всём не про­сто зако­но­мер­ность, а гло­баль­ную какую-то кар­тин­ку. И было совер­шен­но явствен­но, что имен­но так всё и долж­но быть. <…> Не знаю, у меня нет слов для это­го. <…> Вре­мя оста­но­ви­лось. <…> Оно сжи­ма­лось, сжи­ма­лось, в некий момент почти оста­но­ви­лось. <…> Я пони­мал всё. Я шёл — и был какой-то частью все­го в целом. И одно­вре­мен­но был каж­дой частью, на что я обра­щал вни­ма­ние. Потом это пре­кра­ти­лось, но очень дол­го во мне оставалось».

Сле­ду­ю­щая пес­ня «Любо» более про­ста. Пред­став­ле­на воен­ная обста­нов­ка, в кото­рой совет­ский сол­дат полу­ча­ет ране­ние от повре­ждён­но­го в бою тан­ка. Вот как объ­яс­нял Егор Летов её появ­ле­ние в альбоме:

«Пес­ня стран­ным обра­зом опи­са­ла то, что окру­жа­ет и пре­сле­ду­ет нашу груп­пу со сто­ро­ны обще­ствен­но­сти чуть ли не с само­го рож­де­ния. Это сво­е­го рода иде­аль­ный мани­фест на дан­ную тему».

Одно­имён­ная пес­ня с аль­бо­ма «Реани­ма­ция» явля­ет­ся самой мрач­ной в твор­че­стве «Граж­дан­ской обо­ро­ны» нуле­вых. Как уже было ска­за­но в нача­ле ста­тьи, Егор Летов стра­дал алко­го­лиз­мом и частень­ко попа­дал в реани­ма­ци­он­ный отдел. Это харак­те­ри­зу­ет строч­ка из дру­гой пес­ни — «Рок-н-ролль­ные запои неопла­чен­ной цены». Имен­но в боль­нич­ной атмо­сфе­ре и роди­лась пес­ня «Реани­ма­ция».

«Я лежал под капель­ни­цей в одно­имён­ном учре­жде­нии, а вокруг меня вре­мя от вре­ме­ни три­ви­аль­но уми­ра­ли люди. А я спеш­но запи­сы­вал в блок­нот обрыв­ки их пред­смерт­ных бре­до­вых речей — самую чудо­вищ­ную, неисто­вую, неве­ро­ят­ную поэ­зию, с кото­рой мне дове­лось стал­ки­вать­ся в этой жиз­ни. Одних выно­си­ли, дру­гих зано­си­ли — а я запи­сы­вал. В таком мгли­стом сумра­ке пала­ты. <…> Был там один сол­дат, он перед смер­тью гово­рил нечто срод­ни вели­кой поэ­зии: про ране­ных собак, про коман­ди­ра, про све­тя­щи­е­ся топо­ля с пухом, кото­рые летят до гори­зон­та, про лоша­док… Я сидел и запи­сы­вал, что успе­вал. <…> Это было ощу­ще­ние, что я как буд­то нахо­дил­ся где-то… Так оно и вышло, что две самые страш­ные пес­ни у меня в этом цик­ле — заглав­ные: „Реани­ма­ция“ и „Дол­гая счаст­ли­вая жизнь“».

Все обра­зы явля­ют­ся пред­смерт­ным бре­дом сол­да­та. «Блед­ные про­све­ты — посре­ди вет­вей» — блёк­лая белая пусто­та, кото­рую видит чело­век, когда уми­ра­ет, имен­но это и зовёт­ся реани­ма­ци­ей. «Где-то кра­ем уха — духо­вой оркестр» — похо­рон­ный марш, кото­рый раз­да­ёт­ся вне­зап­но посре­ди рас­ка­лён­но­го солн­цем парка.

В песне «Коса циви­ли­за­ций» лири­че­ский герой посте­пен­но исче­за­ет, ста­но­вит­ся иллю­зор­ным, но не умирает:

«Я себя не огорчил,
А меня что-то в зер­ка­ле нет».

Мож­но пред­по­ло­жить, что коса гуля­ет по циви­ли­за­ции, но нико­го не может сру­бить. Егор Летов утверждал:

«Что каса­ет­ся циви­ли­за­ции, то ника­ко­го про­грес­са нет. Есть не про­сто регресс, а такой пред­смерт­ный хрип. Мы при­сут­ству­ем при послед­них её днях. Она уми­ра­ет и это очевидно!»

Сама пес­ня, по сло­вам поэта, воз­ник­ла под впе­чат­ле­ни­ем и вдох­но­ве­ни­ем одной из пере­дач Алек­сандра Гордона.

В ком­по­зи­ции «Солн­це неспя­щих» лири­че­ский герой откры­ва­ет для себя суть бытия и новое солн­це. Это свет, кото­рый при­шёл к нему вме­сте с озарением:

«Что-то во мне настало,
Воз­ник­ло, схва­ти­ло, поймало,
Во мне просну­лось, очну­лось, забилось,
Ко мне пробилось».

На фоне это­го про­свет­ле­ния лири­че­ский герой обнов­ля­ет­ся и встре­ча­ет каких-то существ, с кото­ры­ми, по сло­вам авто­ра, луч­ше не расставаться.

Пес­ня «Уби­вать», кото­рая в ран­нем вари­ан­те назы­ва­лась «Тео­рия ката­строф», пока­зы­ва­ет состо­я­ние чело­ве­ка и посвя­ще­на гло­баль­ным при­род­ным сти­хи­ям. В жиз­ни быва­ют такие ситу­а­ции, после осо­зна­ния кото­рых чело­ве­ку труд­но про­дол­жать жить. Поэто­му и при­хо­дят в голо­ву подоб­ные мыс­ли рефлексии:

«Роем­ся в текущем
Дума­ем, что всё мог­ло быть лучше
<…>
Бре­дим в настоящем
Зна­ем, что вче­ра всё было баще».

Суще­ству­ет гипо­те­за, что чело­век боль­шую часть жиз­ни нахо­дит­ся в бес­со­зна­тель­ном состо­я­нии, так как мозг не спо­со­бен рабо­тать на 100%. Он посто­ян­но пре­бы­ва­ет в состо­я­нии лени и сна:

«Соби­ра­ем по оскол­кам, выде­ля­ем стихи,
Раз­бре­да­ем­ся по пол­кам, выклю­ча­ем­ся стихийно,
Про­дол­жая увле­чён­но и реши­тель­но спать».

Поэто­му испол­ни­тель при­ка­зы­ва­ет: «Пере­клю­чить на чёр­но-белый режим и уби­вать!» То есть уни­что­жать апа­тию, при­су­щую чело­ве­ку в силу при­ро­ды. Само­го лири­че­ско­го героя охва­ты­ва­ет то же чув­ство бессознательности:

«Сплю в кле­но­вой роще,
Верю, что все­го долж­но быть больше,
Изме­ряя в глу­би­ну доб­ро­воль­ные могилы,
Подав­ляю седи­ну, эко­ном­лю свои силы».

Одна­ко он ста­ра­ет­ся бороть­ся с этим чув­ством, пере­хо­дит в состо­я­ние огнен­ной яро­сти. «Смер­тель­но нена­ви­деть эти празд­нич­ные даты».

Вто­рая часть пес­ни пред­став­ля­ет собой водо­во­рот мыс­лей и зву­ков. В ней исполь­зо­ва­ны фраг­мен­ты пере­пис­ки Несто­ра Мах­но и Пет­ра Арши­но­ва, кото­рые соче­та­ют­ся с тек­ста­ми ран­ней поэ­зии Его­ра Лето­ва. Полу­ча­ет­ся такая неза­мыс­ло­ва­тая бес­ко­неч­ная кар­тин­ка душев­но­го состояния.

Послед­няя пес­ня на аль­бо­ме «Реани­ма­ция» — «После нас» — рису­ет радуж­ную кар­ти­ну раз­но­об­раз­ных образов:

«Голу­бые города,
Воро­ная борода,
Отда­лён­ный мер­ца­ю­щий бог,
Будут пыль­ные глаза,
И цвет­ные голоса».

Это про­стран­ство явля­ет­ся свое­об­раз­ной уто­пи­ей, кото­рую созда­ёт Егор Летов. Одна­ко обще­ствен­ность уже не так вос­при­ни­ма­ет лиде­ра «Граж­дан­ской обо­ро­ны» как рань­ше. Отто­го и такая мета­фо­ра, что поэта «пой­ма­ли на вол­шеб­ный крю­чок». Одна­ко спу­стя вре­мя твор­че­ство оста­ёт­ся и посте­пен­но при­ни­ма­ет­ся обществом.

В заклю­че­ние хочет­ся отме­тить, что дило­гия «Дол­гая счаст­ли­вая жизнь» и «Реани­ма­ция» внес­ла мно­же­ство новых обра­зов в твор­че­ство груп­пы «Граж­дан­ская обо­ро­на». Всё ска­зан­ное Его­ром Лето­вым в этих аль­бо­мах отра­жа­ет его отно­ше­ние к окру­жа­ю­ще­му миру и опыт, пере­жи­тый в 2000‑х годах. Одна­ко всю муд­рость суще­ство­ва­ния он вло­жит в послед­ний аль­бом «Зачем снят­ся сны?» (2007). Сам испол­ни­тель утвер­жда­ет, что пес­ни, кото­рые он созда­ёт, схо­жи с его началь­ным твор­че­ством и тогдаш­ним миро­воз­зре­ни­ем, но выска­за­ны уже под иным ракурсом.

Читай­те так­же «„Если б я мог выби­рать себя, я был бы Гре­бен­щи­ков“. Яркие паро­дии в рус­ской музыке».

Всё, что мне удалось передать по наследству
То не святость, не букость,
То здоровая дурость,
Уверенность
в том, что запросто можно
исчерпать океаны бессилия,
Да не просто ладонью,
А своею собственной.

(Е. Летов, сентябрь 2007)

***
Егор Летов:

Я вообще по своей природе какой-то архивариус, мне всегда было больно, когда исчезают или прозябают некие важные, но не очень очевидные составляющие бытия. Посему я с самого раннего возраста, насколько это было возможно, пытался всякими доступными с способами зафиксировать исчезающее бытие путем фотографии, (которой я занимался с детства), записи и т.д.. Благодаря этому, возможно, и сохранилось изрядное количество фотографий, а также звуковых документов начального периода нашего творчества.

.

***
Из интервью Н. Мейнерта с Е. Летовым, 1990:

Егор Летов: — Изначально всё, что писалось и делалось — это делалось для себя, потому что я был стопроцентно уверен, что это не понравится вообще никому. Поэтому вот первые оригиналы я никому не давал, потому что мне было стыдно, то что я играть не умею и… по сути, это вообще не рок. Мне это было самому приятно слушать. Я включал и танцевал под то, что я сделал.

.

***
Из реплик Егора Летова на концерте в Киеве «Праздник кончился», 1990:

Егор Летов: Бытует мнение, что то, чем мы занимались долгое время — в 86-м году, в 87-м — это некое политическое действие. За что нас там Троицкий грязью поливает до сих пор — это, якобы, то, что мы занимаемся политикой в чистом виде. Я несколько раз давал интервью и говорил, что все эти политические символы, которые у нас встречались — на 70% это вообще не политика. Скажем так… Это некие образы или символы, как отношение к некому мироустройству или миропорядку, который существовал и существует всегда.
Просто в то время было легче и более понятнее для всех — для нас, для масс – всё это так или иначе трансформировать в политические символы. Т.е. это даже разговор не о том, что наши песни там антисоветские или не антисоветские — это песни антисоциальные.

[….]

ВОПРОС: — Не кажется ли вам, что ваши песни носят излишне конъюнктурный характер?

Егор Летов: Сразу могу сказать, что я сочиняю песни по некому принципу. Песня должна, с одной стороны, выражает вот это состояние, в данный момент. Во-вторых, песня должна работать. Чтобы она работала, нужно, чтобы она была достаточно, скажем… не то, что яркая… она должна быть, скажем… с красивой мелодией или ещё как-то… В общем, у меня такое отношение.
Вот в результате возник такой, как бы, парадокс, что, с одной стороны, песня нравится тем, скажем, для кого они предназначены, а с другой стороны — песни нравятся гопникам. Вот такая, как бы, возникла ситуация. Т.е. на наши концерты собираются те, для кого они, в общем, и поются, а половина народа — это гопники, которые бьют морды. И ещё собираются некая — самая ненавистная мне — тусовка эстетов под руководством там Троицких всевозможных и т.д. Они ходят на все концерты и постоянно слушают там какие-нибудь арпеджио… (смех в зале) Получается, что у нас постоянно публика делится на три части: свои, которых самое меньшее количество в зале, как обычно (их вообще единицы); постоянно гопники и постоянно эстеты.

.

***
Интервью с Егором Летовым. Смоленск. 2000:

Группу я создал по причине того, что всё, что происходило вокруг меня — вот в нашем, допустим, роке (и даже в мировом) — меня не устраивало.
Ну, это был год, наверное, 86-87-й. Нужно было, по моим понятиям, сломать вот ту существующую систему ценностей эстетическую любым, в принципе, методом.
Три метода, я думаю, было самых первостатейных. Первый — это голимая антисоветчина — т.е. сделать такую вещь, которую никто себе позволить не может. Это чудовищное нарушение всех законов и жанров матерщиной и максимальное нарушение канонов записи — т.е. эта «грязь» с перегрузом, вот это всё…
Ну, вот мы это, собственно говоря, и сделали. Получилась революция…

.

***
Из интервью с Е. Летовым:

— Как обычно идет работа над текстами песен?

— Это напоминает охоту за измененным состоянием сознания. Когда «охота» удается, входишь в транс и являешься кем-то вроде медиума, и тогда через тебя хлещет огромный поток. Даже не успеваешь записывать. А после этого уже начинается техническая работа с текстом.

.

***
Е. Летов, 02.03.1990:

Песня представляет собой некий поток. У меня все песни рождаются из определенного состояния, у меня как бы воронка открывается, когда я дохожу до предела. Песни пишу как бы не я, во мне просто… как оракул я являюсь, понимаешь? Во мне просто возникает определенная система образов, которые я полностью, не тормозя переношу… В результате рождается песня, но она не лежит в какой-то грани одного смысла, другого смысла. Иначе если я свою песню понимаю, вернее, лично мной она подлежит пониманию, я ее не пою.

.

***
Е. Летов:

Всё, что делается в первый раз — это чего-то стоит. Я бы сейчас не стал играть как «Гражданская оборона», если бы сейчас был молодым. Просто в голову бы не взбрело. Мы тогда начали так играть, потому что это было нарушение всех канонов. Если бы все так играли, я бы никогда так играть не стал. Я бы стал играть что-нибудь совершенно другое. Может быть джаз, что угодно.

.

***
Из ответов Е. Летова на вопросы посетителей официального сайта Гражданской Обороны, 23.02.2006:

Когда я пишу песни, я не выплёскиваю что-либо накопившееся, а создаю нечто новое, чего я не понимаю и чего во мне вообще нет. Мне неинтересно себя проецировать куда-либо. Это ложный путь. Это я понял лет в 17. Нужно создавать новое. Для этого необходимо входить в совершенно себе несвойственное состояние ума и бытия. Это занятно и поучительно.
 .

***
Из интервью с Е. Летовым:

— Получается все твои радикальные перемены — просто смена игрушек?

— В каком-то смысле да. Но звучит это очень цинично. А к игрушкам я никогда цинично не относился.

.

***
Из ответов Е. Летова на вопросы посетителей официального сайта Гражданской Обороны, 23.02.2006:

Долг один: творчество! Причём это страшный долг! Творчество- это даже не долг, это вообще единственная идея, которая достойна рассматривания и сосредоточения. Ибо все остальные проявления какой-либо идейности — это проявления бездарности и глобальной бесплодности.

.

***
Е. Летов:

Ведь, по большому счету, я не совсем музыкант, для меня это вынужденная творческая форма контакта с массами, потому что поэзия у нас не в чести. А я прежде всего занимаюсь разработкой слова, экспериментами над словом, психологией и философией, воплощенными в слове.

.

***
Е. Летов, » УРЛАЙТ», 02.12.1988:

Рок  по  сути  —  не  музыка  и  не  искусство,  а  некоторое религиозное  действо  —  по  типу  шаманизма  —  которое  существует, дабы утвердить  определенную  установку.  Человек занимающийся роком, постигает жизнь,  но  не  через  утверждение,  а  через  разрушение,  через  смерть.
Шаманство  здесь ритм, на который накладывается импровизация. И чем больше шаманства,  тем  больше  рока.  И,  наоборот, если над шаманством начинает преобладать искусство, музыка — то рок умирает.
…В моем понимании рок — это движение античеловеческое, антигуманистическое, — некая  форма изживания  из себя человека  как психологически  жизнеспособной  системы. Человек  — это существо, которое наделено  логическим  сознанием  —  и  в  силу этого не может жить ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.  Поэтому  он  погружен  в прошлое или в будущее. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС живут только дети.

.

***
Е. Летов:

Для чего мы вообще возникли как «Гражданская оборона»? С точки зрения природы я не врожденный творец или поэт. Мне не шибко нравится, что приходится этим заниматься. Я скорее потребитель. Я ленивый человек. И начал это делать только потому, что не слышал среди русскоязычной сцены ничего, что меня бы удовлетворяло, только это говно, которое звучало отовсюду. До такой степени мне было, что называется, за державу обидно.

.

***
Из интервью с Е. Летовым:

— Война — главная ось этого мира, главная созидательная сила. Война — это прогресс, преодоление косности, инерции. Война — это, прежде всего, война с самим собой, чтобы преодолеть какой-нибудь недостаток, или комплекс свой.

— Откуда же у победителей такая опустошенность?

— Вероятно, опустошенность — неверное слово. Победители — мудрые люди, и у каждого из них — состояние свершения, а оно печальное. Мудрый человек — он платит всем своим, самим собой, чтобы было хорошо другим. Это необходимая жертва. Есть притча: пока ты поднимаешься на гору, думаешь, что это самое главное, но вот поднялся, а там спуск, и еще одна гора, еще выше и страшнее первой, и далее. Я верю, что история человека и человечества не круг, а спираль, стремящаяся все выше и выше вверх.

.

***
Е. Летов:

Я свое творчество объяснять не могу. Есть такой писатель японский, Харуки Мураками. Так вот он на своем сайте объясняет все свои произведения, что он в них вложил, как сочинил «Охоту на овец», допустим. И когда я это все прочитал, то, честно говоря, сильно разочаровался. Большой облом у меня был, и я понял, что перечитывать Мураками мне больше неохота. Во всяком случае, те книжки, которые он объяснил по-своему. Поэтому я свои вещи тоже не объясняю, потому как они для меня самого часто становятся понятны лет через пять-семь. А из некоторых до сих пор непонятно, что я в принципе создал.

.

***
Из интервью с Е. Летовым:

— Ты разбираешься в кино, в музыке, в литературе. Как ты думаешь, могут ли полноценно понять твое творчество молоды люди, не читавшие Кафку и Платонова или не слушавшие Love и Джона Кейджа?

— Конечно! Я вообще не делаю вещи для интеллекта. Я создаю некие объекты, которые должны работать в культурном или бескультурном пространстве нашей страны. Вот главный критерий. Пока все работает. Мне уже сорок с лишним лет, я уже в принципе могу и помереть. И я не зря жизнь прожил, а сделал много правильных вещей, которые взорвали у кого-то крышу, снесли что-то старое, воздвигли новое. Я в этом смысле провокатор-строитель.

.

***
Из интервью с Е. Летовым, 1998:

ЕЛ: То, что мы сейчас делаем, вообще всё, что мы делаем в жизни — это мы делаем только «ЗА»…

— За что?

ЕЛ: За что? За жизнь…

— А как вы понимаете жизнь?

ЕЛ: Жизнь… Жизнь — это единственное чудо, которое на Земле существует вообще, совершенно необъяснимое и непонятное, то, что совершенно не вписывается ни в какие ни в религии там — ни в буддийские, ни в иудейские, ни в христианские… Если в христианские — то в понятия ранних христиан — апокрифные… гностиков…

.

***
Ответы Е. Летова на вопросы посетителей официального сайта ГО, 2005:

— Бывает ли Егор Летов не прав?

— Мне как-то не важно, прав я или не прав. Главное, что вот ТАК надо.

.

***
Из интервью с Н. Чумаковой — женой Е. Летова, журнал «Сеанс», 10.09.2011:
http://seance.ru/blog/letov-chumakova-interview

— Сразу спрошу: он считал себя поэтом?

— Более того, именно им, а не музыкантом, себя и считал. У меня его архивы с 1982 года, где стихи собраны в тетради с оглавлениями, с пронумерованными страницами, с вклеенными разного рода «объектами»: билетами, повестками в армию и так далее. Когда он после школы поехал к брату в Москву, то сдружился там с поэтами, особенно ленинградскими, многого набрался от концептуалистов. Я знаю, что он слушал «Мухоморов», страшно Монастырского уважал.

…— Сколько бы ты ни говорила, что не принимал наркотиков, всё равно люди не верят.

— Дело в том, что он всегда очень спешил. Пробовал очень много разных методов — магических, не магических, и не спать, и молчание, задержки дыхания, всякие разные практики, миллион. Или, например, это его любимое — делать всё вопреки себе. То есть делать ровно противоположное тому, что тебе хочется. Меня больше всего потрясло, когда я с ним познакомилась, что все эти были и небылицы о нём оказались совершеннейшей правдой — я-то думала, преувеличивают. Он ради какой-нибудь цели мог сделать с собой всё что угодно. А иногда и с другими, если они должны были делать с ним одно дело. Когда говорил: «Я не занимаюсь искусством, я даже не занимаюсь творчеством», он имел в виду возвращение искусства именно как ремесла, посредством которого передаются… главные вещи. Ну, ради жизни, чтобы маятник качался в правильную сторону. Но при этом это очень был такой въедливый человек, трудолюбивый. Он очень много трудился над тем, чтобы быть хорошим поэтом, он реально работал, работал, работал, он выслеживал слова, как охотник. Ходил в лес постоянно, у него был основной метод — он уходил в лес.
Он действительно очень мало спал, часов пять. Ненавидел терять время. Если не сочинял и не записывался, то читал, смотрел кино в огромных количествах, слушал музыку, успевая и давать концерты, и общаться с людьми.

— Кого Егор любил из поэтов?

— Для него, наверное, лучшим поэтом всё-таки был Введенский. Не Хармс, а Маяковский и Введенский. Из западной поэзии он ценил Хьюза, немецкий экспрессионизм. К традиционному стиху относился спокойно, скажем так. Пушкина тоже сбросил с корабля… Смешно было с моим папой — он у меня пушкинист. Папа, кстати, очень его ценит как поэта. А Егор Тютчева ценил, и папа очень любит Тютчева. В этом они сходились. А Пушкина, у меня есть такое подозрение, он и не читал никогда, разве только в школе. Не поручусь, но вполне возможно. Что касается поэзии, музыки, он очень быстро понимал, что ему нужно, а что нет. Не читал, не слушал того, что, знал, не понадобится. Он же всё использовал для поиска каких-то своих путей. У него были и футуристические стихи, и конкретная поэзия, но это были разовые вещи.
Есть несколько ранних стихотворений в книге «Егор Летов. Стихи». Сейчас мы её переиздаём, но сделаем всё-таки по годам, а не вразброс, как тогда. Добавится кое-что из ранних, и все поздние. Это переиздание мы готовили ещё при его жизни, в 2007-м. С этими ранними стихами такая штука: они всё-таки достаточно ученические. Это всё равно, что издавать ранние его аудиозаписи, где он поёт высоким голосом, писклявым, очень смешным. Голос, который все знают, возник позже, и он его сделал сам. Орал в подушку, сорвал его специально, откуда же эти хриплые ноты… Почему в подушку — потому что, а как орать, на весь дом, что ли? Он, в общем-то, петь поначалу не собирался, искал вокалистов.

— Не хотел записываться в одиночку?

— Иногда так и записывал. В какой-то момент оказалось, что у него нет ни гитариста, ничего. И он придумывал себе товарищей: «на ударных — такой-то». Потому что считал, что это как бы не личное должно быть творчество, а групповое. То есть всегда очень хотел себе товарищей. Потом как-то перестал их искать. И находил их скорее в том же Достоевском, Сиде Барретте, или, скажем, в Артуре Ли. Для него ведь не было так уж важно, чтобы они были тут, под боком. Самое главное, что они вообще где-то когда-то — были. Или будут.

…— Как ты думаешь, почему «культура», которая себя осознаёт не в качестве публики на рок-концерте, а в качестве именно культуры, не осознала и не поняла, что такое Летов?

— Я думаю, из-за вписанности его в рок-среду. Из-за того, что он выходил к любому народу, который придёт, что он не делал искусственный отсев публики. Он хотел, чтобы это мог услышать любой. И он использовал такие вещи, которые работают на большее количество людей. Если человек умеет сочинять хиты, делать вещи, которые «цепляют» — то зачем ему сознательно их не писать? Публика эта якобы «культурная», она всё-таки часто очень зашоренная — если много людей ходят в этих майках, значит, это какая-то дрянь, значит, это не то, к чему можно примкнуть. Эти люди очень боятся того, что о них подумают: если какой-то условный гопник спел «Всё идёт по плану» где-то во дворе — всё, я уже не могу это слушать, это позор.
Статус рок-кумира выгоден тем, что ты можешь говорить, и тебя услышат. А во всём остальном он очень проигрышный. Но если ты востребован, записи где-то звучат, и какой-то совершенно случайный человек в минуту душевной скорби своей их услышал, и это ему помогло, это, конечно, здорово.

— Кроме текстов как таковых есть ещё такая вещь, как «фигура поэта», которую безуспешно ищет культура в последние двадцать лет. При этом, на мой взгляд, если и был тот, чьими текстами говорила страна, — это был Летов. Если кто-то и выразил время, то Летов.

— Егор сознательно ушёл из «просто» поэзии. Он мог, приехав в Москву, в этом кругу людей жить, писать стихи, у него бы получилось. Он не захотел, — я думаю, что ему это было скучно, такая малоэнергичная как бы тусовочка. Когда-то Хлебников, Маяковский, — они тогда были, как у нас сейчас некоторые рок-исполнители. Просто их поместили в культурный контекст, а рок-музыкантов нет.
Егор хотел реально влиять на мир и на жизнь, а это может делать, конечно, только площадное искусство. Поскольку он в нём хорошо разбирался, он взял и совместил, поэзию и это ремесло. Он ведь не считал себя каким-то особенным музыкантом, хотя он хороший музыкант, чего там.

— Хотел менять реальность какую, как?

— Окружающую, ту, которая его не устраивала ни в коей мере. Менять к лучшему. Чтобы не было в ней серости, тоски, равнодушия. Чтобы было ярко. Это всё вписывается туда, и этот так называемый коммунизм, и всё что угодно. Ему говорят: «Ты за революцию, ты за коммунизм, а ты понимаешь, что если это действительно то, за что ты выступаешь, начнёт побеждать, что тебя же первого и растопчут?» Он говорит: «Да, я знаю, и пусть». Он в принципе свою жизнь не очень-то ценил, он был всегда готов ею жертвовать за эту идею, если бы нужно было.

— За «эту» — это именно за какую?

— Ну, как эти слова произносить? Идею всеобщего счастья. Идею «сверкающего настоящего», которая, наверное, есть Царство Божие на земле. И он делал то, что казалось ему в данный момент правильным, то есть просто «сейчас надо так», интуитивно. Когда ему казалось, что сейчас правильно выступить против каких-то «этих», которые вообще ни в какие ворота, он присоединялся.
Вот 1993 год и Белый дом. Он же не думал: «ага, поддержу-ка я этих». Он увидел, что расстреливают этот Белый дом, в нём всё перевернулось, и он побежал как обезумевший.
Знаешь, наверное, действительно можно сказать, что «царство Божие на земле» — вернее всего. В отличие от тех, кто считает, что надо просто прожить тихонечко и не грешить, и получишь своё когда-то, — он этого никак не понимал. Он был человеком действия, он не мог сидеть и ждать, когда видел несправедливость и низость.

_______________________________________________________________________

<<< Вернуться на главную страницу группы ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА

<<< Вернуться на страницу «Дискография группы ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА«

<<< Вернуться на страницу «Песни группы ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА по алфавиту»

Автор и координатор проекта «РОК-ПЕСНИ: толкование» — © Сергей Курий

Сложнейшее исследование «Палача».

Люди часто оценивают друг друга, опираясь на культурные предпочтения. Кино, музыка, книги – сойдёт практически что угодно. Видите, что человеку больше всего нравятся «Интерстеллар» и «Бойцовский клуб», а любимая книга «Мастер и Маргарита» – перед вами поверхностный типок. Свежий Моргенштерн и музыка из ТикТока в плеере – понятно, автору ноль лет. И так далее. Это работает далеко не всегда, но помогает создать первое впечатление. А теперь представьте, что ваш собеседник с огнём в глазах заговорил про Егора Летова. Что это означает?

Лидер «Гражданской Обороны» – самый загадочный персонаж русской музыкальной сцены и культуры в принципе. «Всё идёт по плану» любят поорать в парке шаблонные быдлачки, но о значимости Летова много пишут и говорят публичные интеллектуалы, вроде Юрия Сапрыкина и Николая Солодникова. Для одних Егор – великий русский поэт и философ, для других – маркер плохого вкуса, а третьи просто считают его иконой бунта. Легко запутаться, но хочется узнать, кто же прав и почему сложилась такая ситуация. Почему о Летове вообще говорят так часто? Сегодня мы попытаемся найти ответы.

Почему именно Летов, а не, например, Цой?

Резонный вопрос для стороннего наблюдателя. Если у вас нет опыта, связанного с «Гражданской Обороной», может показаться, что Летов – просто очередная легенда русского рока. Фигура, которую можно подменить другими именами. Тем более, что те же пацаны с лавочек слушали «Кино» и «ГрОб» в одном и том же наборе. Эту логику мы отбрасываем сразу же.

Разница в том, что Цой – более понятный персонаж. Да, его творчество тоже делит людей на фанатов и хейтеров, но на «Кино» можно хотя бы повесить ярлык, где будет написано, например, «русский пост-панк». А из конфликтов вокруг личности Цоя останется разве что классическое «нравится – не нравится» и спор о том, портит ли его музыку плагиат у The Cure и The Smiths. Это как-то мелковато.

Споров вокруг Летова намного больше – настолько, что их даже сложно посчитать. В зависимости от того, кто говорит, Летов может оказаться коммунистом, православным, анархистом-антисоветчиком, фашистом, нацболом, психом, пророком, легендой панка или тем, кто никогда панком не был. Или всеми сразу, потому что Егор вдобавок ко всему был ещё и постмодернистом.

Более того, сам Летов недолюбливал и понятие «русский рок», и его главных героев. Воевал с Лёхой Никоновым, ненавидел «Агату Кристи» и «Мумий Тролль», а ещё утверждал, что Ленинград не дал ни одной достойной группы, а это как минимум минус ДДТ, «Кино» и «Аквариум». Егор Летов – хейтер русского рока.

Музыкально он ближе к «Звукам Му» Петра Мамонова и «Поп-механике» Сергея Курёхина. И эти группы очевидно едут не в том же засаленном вагоне, что «КиШ», «Алиса» и какие-нибудь «Смысловые галлюцинации». Так что феномен Егора Летова однозначно завязан и на том, что его просто невозможно здраво оценить со старта.

Безумный культ начался уже после смерти Егора

Это важно понимать. Летов точно был культовым персонажем при жизни. Его много кто слушал и обсуждал кулуарно, зная всю дискографию наизусть. А концерты «Гражданской Обороны» превращались в массовые перформансы ещё в конце восьмидесятых. Но в 2008 году, когда Егор умер то ли от алкогольного отравления, то ли от сердечного приступа, точно не было вайба всеобщего почитания. Слова о великом русском поэте, чьё влияние невозможно оценить, появились позже, о чём сейчас мало кто помнит. СМИ не делали из смерти Летова глобальное событие, и никто не собирал подписи, чтобы назвать в его честь аэропорт.

Уже в десятых годах у нас появилось бесконечное количество роликов и статей о том, что Летов – наше всё. И ни одна из них не справилась с задачей объяснить человеку со стороны, почему творчество музыканта такое важное. Всё сводилось к тому, что разные известные люди говорили, как они уважают покойного Егора.

А таких много. Чего только стоит провальный трибьют Летову 2019 года, где песни лидера «ГрОб» пели все на свете: от Славы КПСС и Гречки до «Ленинграда» и группы Louna. Из него в народ ушёл разве что трек Noize MC «Всё как у людей», где оригинальный вокал Летова звучал действительно органично.

За два года до этого Слава КПСС выпускал альбом «Солнце мёртвых», где обильно цитировал Егора Летова. Своего рода одиночный трибьют, не ставший культовым. Зато Славик записал альбом, который не понял Оксимирон.

Некоторые вспомнят даже «Нейронную оборону» – попытку айтишников из «Яндекса» научить нейросеть писать тексты в стиле «Гражданской Обороны». Вышло не очень, но зато мы узнали, что топовые программисты тоже слушают Егора Летова.

И всё это часть огромной проблемы. Все попытки сослаться, объяснить, переосмыслить или даже тупо перепеть Летова выходят какими-то слабыми, неполными или в лучшем случае непонятыми. Но желание сделать это всё ещё остаётся у многих. Правда, дало оно только традицию посвящать Егору перформансы.

Михаил Козырев – лучшая иллюстрация проблемы Летова

Забавно, что музыкант, сознательно казнивший массовую культуру и делавший записи такими, чтобы их не брали на радио, всё равно стал настолько народным. Но дело не только в том, что «Гражданская Оборона» и другие проекты Летова – неформатные группы.

Бывшего шефа «Нашего радио» Михаила Козырева постоянно терроризируют вопросом, почему он запрещал ставить песни Летова. Это было и в «Открытых диалогах» с Сапрыкиным и Солодниковым, и на интервью у Дудя. И каждый раз Козырев давал один и тот же неубедительный ответ.

Суть в том, что Михаил, будучи евреем, не мог пустить в эфир треки артиста, у которого в песне «Общество Память» были строчки «Вешай ##### и Россию спасай!» Козырев каждый раз говорит одно и то же: «Как бы я объяснил это своим детям?» Ни слова о том, что у Летова есть другие песни, а конкретно в этой фраза принадлежит лирическому герою.

Самое смешное, что Михаил мог бы просто ответить, что ему не нравится музыка, и ни у кого бы не возникло новых вопросов. Но он придумывает оправдания, потому что тоже находится под влиянием культа Летова. Как будто под давлением всех этих речей о величии уже нельзя просто сказать «Мне не нравится». Нужно искать оправдания в грязном звуке или радикальности. Кстати, о последнем.

Летов привлекает своей радикальностью и биографией

Похоже, это первый хороший ответ на вопрос: «Почему мы так часто вспоминаем Летова?» Споры о текстах можно оставить знатокам, а вот в чём он был однозначно неистов, так это в провокациях. В конце 1980-х «Гражданская Оборона» совместно с группой «Пик Клаксон» создали новый музыкальный проект под названием «Адольф Гитлер». Как вам такое?

Естественно, Летов – не фанат Гитлера, как могла подумать аудитория Гоблина. Но он всегда сознательно заигрывал с темами, вызывающими дискомфорт и отвращение. Отсюда и любовь к грязному звуку, и фирменный мат, и куча радикальных заявлений. Например, предложение стрелять из автомата по любителям музыки братьев Самойловым, или заявление: «Я – советский националист».

Такие вещи могут ужасать или восхищать, но всегда привлекают максимум внимания. Наверное, самым близким примером тут будет Бабангида – великий аноним русского рэпа, убивший Оксимирона и родивший Славу КПСС. Тот тоже всегда привлекал радикализмом, смешением противоположных политических течений и специфическим звучанием с микрофоном за сто рублей. Старина Бабан, кстати, и сам упоминал Егора Летова в своих текстах.

Сходств полно, но Боб скрывал личную жизнь, а если вы почитаете любой текст-трибьют о Летове, то большую его часть будут занимать не рассуждения о лирике и музыке, а биография. Жизнь Егора действительно похожа на идеальную основу для мифа. Практически любой набор реальных фактов о нём звучит дико сюрреалистично. Судите сами.

Летов лежал на принудительном лечении в психиатрической больнице, где его пичкали нейролептиками. При СССР он был борцом с режимом с анархистских позиций, а сразу после развала Союза начал бороться с демократией и правительством Ельцина. О коммунизме он отзывался, как о рае на Земле, практически всегда с христианскими отсылками. Это уж точно не та же идеология, что у среднего советского гражданина.

Вместе с философом Дугиным он был членом НБД Эдуарда Лимонова. Правда, когда его попросили раздать выпуски газеты «Лимонка», Егор засунул подшивку под кровать и больше о ней не вспоминал. А сам писатель потом долго делился воспоминаниями о том, каким был Летов в девяностых.

Ещё ведь был роман с Янкой Дягилевой – не менее легендарной для сибирского панка дамой. То, как Егор переживал её смерть в 1991 году – отдельный гигантский эпизод в биографии и творчестве. Не менее заметный, чем метания по различным идеологиям.

Неудивительно, что Летов привлекает многих больше как личность, чем как артист. Хотя и с музыкой такой интерес тоже безусловно связан. Скажем, любители протестной лирики («Мы – лёд», «Убей в себе государство») и более абстрактных вещей («Следы на снегу», «Вечная весна в одиночной камере») – совершенно разные люди. И привлекают их разные аспекты Летова. Поэтому среди фанатов принято делить творчество Егора на периоды – от сибирского панка до позднего психодела.

У Летова отвратительные фанаты – они портят всё впечатление

Так бывает почти со всеми значимыми вещами. За пример сойдёт хоть группа «Король и Шут», хоть франшиза «Звёздные войны». Они могут дарить вам приятные эмоции, и в этом нет ничего стыдного, но никто не хочет иметь дел с грязными школьниками в мерче или с гиками-душнилами, рассуждающими о правильных типах космических кораблей. Но в случае с Летовым всё ещё хуже.

Биографии, радикальных перформансов, сложной лирики и влияния на других артистов уже достаточно, чтобы понять, что культ Летова, может, и странное, но уместное явление. Проблема, что восприятие Егора нейтральным человеком страдает от ужасающего влияния его фанатов.

Сам Летов – однозначно интеллигент. Внимательный зритель Тарковского и читатель Достоевского, постоянно ссылавшийся на философию или гигантский спектр групп, которые слушали только по-настоящему глубинные копатели. И на тех же интервью он всегда показывал себя последовательным и рассудительным человеком, пусть и транслировавшим радикальные взгляды. Но вышло так, что часть его творчества, особенно раннего – хиты для дворовых панков.

А есть и другой типаж. Очевидно, что интеллектуальную публику как будто больше привлекают личность и влияние Летова. Сложно представить, что чувак с билетом на «Пикник Афиши» сейчас допьёт латте на кокосовом молоке и включит в наушниках «Гражданскую Оборону». Таким слушать необязательно, но дать абстрактную мини-лекцию о психоделическом периоде Летова – это запросто.

Естественно, у всех проектов Егора есть и нормальные ценители, но большинство его видимых фанов делятся на две невыносимые категории. Те, кто слушает самые известные песни, но не понимает и половины. И те, кто не слушает, но очень любит о нём поговорить. Лучше всех об этом высказался сам Егор ещё в 1990 году:

«Возник такой как бы парадокс, что, с одной стороны, песни нравятся тем, для кого они предназначены, а с другой стороны – песни нравятся гопникам. То есть, на наши концерты собираются именно те, для кого эти песни поются, а половина народа – это гопники, которые постоянно бьют морды на концертах.

И ещё, собирается некая, самая ненавистная мне, тусовка эстетов, под руководством Троицких всевозможных и так далее. То есть, когда собирается эта тусовка ####### [пафосных снобов], которые ходят на все концерты и постоянно слушают какие-то арпеджио там. Получается то, что у нас публика в зале постоянно делится как бы на три части: то есть, свои (которых, как обычно, всегда, самое меньшее количество в зале, их вообще единицы), гопники и, в общем-то, эстеты».

Трагедия Летова в том, что он никогда не стремился к популярности, но стал культовым артистом среди тех, кого ненавидел. Но у него настолько нетривиальная биография, что Егор был обречён породить культ, к которому всегда будут возвращаться, чтобы что-то там переосмыслить. Уже хотя бы потому, что таких персонажей до этого не было никогда.

Но нормально объяснить это явление человеку, который не сталкивался с ним ранее, всё ещё практически невозможно. Да и не нужно. Сама история создала условия, чтобы треки «Гражданской Обороны» было сложно оценить словами «хорошо» или «плохо». Значит, их можно не оценивать, потому что это явно контент не для каждого. Главное не быть Михаилом Козыревым и в случае чего смело говорить «Мне не нравится».

Подписывайся на канал «Палача» в Telegram

Подписывайся на лучшие скидки и экономь вместе с нами

Про «Зачем снятся сны» я могу вот что сказать. Егор всю жизнь до этого альбома песни писал в основном на страшном негативе, на энергии ненависти. Я очень хорошо знала эти моменты: когда он в дикое бешенство приходит от чего-то, начинается атмосфера полного безумия — скорее всего, это выльется стихом или песней. Причем на любые события — хоть бытовые, хоть политические: бомбардировка Ирака или фильм по телевизору страшный — все могло вызвать прилив ненависти, как нынче говорят, «ко всему плохому». Так было всегда, он так привык. И «Зачем снятся сны» — это был совершенно внезапный и очень странный перелом. Весь этот альбом записан на энергии света. И в этом смысле, я думаю… Ну, он часто говорил: может быть, этот альбом последний, следующий последний. Но этот стал очевидно последним. Я его буквально несколько дней назад переслушивала — он невероятный, конечно. Я думаю, он пока еще просто не понят.

«Мы с Егором познакомились на так называемой «Туче» — это был толчок, вещевой рынок в Омске, где по воскресеньям в определенное время в определенном месте собирались пластиночники. И среди прочих — я и Егор. Там мы и сошлись на музыкальных интересах общих. Основной-то массе и тогда, и сейчас был интересен, условно говоря, Deep Purple. А панк и нью-вейв считались дурным тоном — мол, слушают этот какие-то дурачки и идиоты. Естественно, эти дурачки и идиоты объединялись. И потом, уже позже, я был достаточно популярным диджеем в Омске — и узнал, что Егор пишет «Красный альбом». И вскоре получил его из первых рук. И услышал. И очень мне это дело понравилось. Поскольку я уже какую-то музыку знал, голова и уши к таким песням уже были прилично готовы — а там оказались еще и тексты с хуками, которые ложились отлично на мозг. Тот же «Зоопарк», «Детский мир», «Сквозь дыру в моей голове» и так далее. Это сейчас мы к ним привыкли, а тогда — ну вот представьте. На подготовленное мое поле были какие-то семена брошены.

Несмотря на специфику Омска и страны в целом, все-таки были места, где музыку можно было купить. Возили винил партиями с Ленинградского завода; иногда ездили в Прибалтику, где, естественно, с волной обстояли дела гораздо лучше. В Сибири же единственным оплотом подобной музыки был Новосибирск, куда мы тоже ездили — либо покупать, либо выменивать свой Deep Purple. Ну и еще были морячки. У нас, конечно, их было куда меньше, чем в Питере или Владике, и все равно — доходило и до нас. Но у морячков селекция была странная. И к тому же все это оседало внутри очень маленькой группы людей и не представляло решительно никакого коммерческого интереса. Я помню, мне случайно попались свежие запечатанные американские издания Curved Air, Боба Дилана, Заппы, свежих Roxy Music… И я это никуда не мог деть! Меня попросили это продать — но я в итоге просто себе оставил. «Дилан? Это кто? Под гитару поет, что ли?» Тогда же была единственная книжка про рок-музыку какого-то советского посольского журналиста, там, среди прочих, был Боб Дилан, и про него было написано: фолк-певец. И все, это был крест навсегда. Но так или иначе, все это через меня проходило, и когда я услышал «Оборону» — я был готов.

Что касается религии, про которую часто спрашивают… Я могу сказать так: перед каждым концертом Егор заходил в церковь; или, во всяком случае, мы проезжали мимо церкви. Это было важно. А в Израиле была странная ситуация: священник возьми да и скажи — мол, времени мало, 200 баксов, все быстро решим. Егора это привело в дикую ярость. Мы посидели, подумали и вспомнили, что у староверов есть правило, что возможно самокрещение, — что когда физически нет рядом священнослужителя или когда ему не доверяют. Так и решили. Я к тому, что его вера — это еще одна придумка людей, а у Егора она была абсолютно своя».

Я никогда не видел его раздраженным, он не был вспыльчивым человеком — напротив, все было очень гармонично: даже альбом записывался нами крайне расслабленно. Мы просыпались у Егора около одиннадцати часов и, пока соседи на работе, часов до двух у нас было время, чтобы записать барабаны. Так мы и работали. Квартира была как огромный музыкальный архив — я за эти две недели послушал массу артефактов, о которых даже никогда слыхом не слыхивал. Егор же большую часть своих денег тратил на покупку дисков — когда мы были в Сан-Франциско, он весь свой гонорар оставил в музыкальном магазине. Но при всей эрудированности он не был снобом, ему могла нравится как группа «Дети Пикассо», так и, скажем, певица Натали.

Все помнят, что происходило в 1990-х во время концертов «Гражданской обороны». Совершено нормально, что Егор в какой-то момент устал от этого и ему захотелось дисциплины в группе, направленной работы. Наверное, такой безбашенности уже не было: концерты, как правило, проходили хоть и в лихой, но в теплой атмосфере, в гримерках не баррикадировались. Да, пили уже только символически, появилась охрана, пару раз сыграли в дорогих клубах. Но на самом деле никаких колоссальных перемен не произошло. Разве это признание — одна песня на «Нашем радио» и несколько интервью в год? Это все настолько мимолетное, что даже говорить не о чем. Я не думаю, что «Оборона» с годами будет становится популярнее, да и вряд ли, к сожалению, Егору памятник у нас поставят. Разве что только через много-много лет. Высоцкому поставили же.

Наше общение внезапно началось и столь же внезапно закончилось. У нас были планы собраться всей группой, поехать куда-нибудь на природу и там заняться творчеством. Планировали перезаписать на новом звуке старые, никогда не исполнявшиеся песни и некоторые просто любимые вещи из репертуара. Все только начиналось».

Осенью 2007-го Егор доделал Янку и мне передал. Причем он еще рассказывал, как он это готовил, — все же было на бобинах, он перецифровывал заново, и приходилось, чтобы бобина шла с нужной скоростью и не скакала, ее рукой во время оцифровки постоянно держать. Рука немела; если вдруг дрогнула — приходилось все цифровать заново. В общем, кошмарная работа. Но я, к сожалению, той осенью был очень плох — впал в самую тяжелую в жизни депрессию и функционировал как-то совершенно механически. Уж слушать Янку в таком состоянии я не мог никак. К концу января более-менее выкарабкался и написал целый список вопросов по Янке — я не понимал, почему к альбомам именно такие бонусы. Написал массу вопросов, еще рассчитывал поговорить про «Коммунизм», 24 февраля мы должны были увидеться на акустике в Питере.

«Я услышал Летова сравнительно поздно — в 1989-м или 1990 году, в последних классах школы. Мне попалась кассета с тремя песнями «Обороны»: «Оптимизм», «Попс» и «Я хочу умереть молодым». Песни, в общем, не самые показательные, но мне хватило. Возникло ощущение какого-то, что ли, темного царства в луче света. Причем я в то время совершенно не искал специальной деструкции и неприкаянности. Вот и эта музыка также не показалась мне депрессивной и тягостной — наоборот, от нее исходила беспрекословная живость. Такой как бы свежескошенный панк, в котором приятия было, мне показалось, больше, чем отторжения. В «Дневнике писателя» есть фраза — «я человек счастливый, но кое-чем недовольный». Ровно таким я Летова впервые и услышал и в общем до сих пор его именно так и воспринимаю. Еще мне показалось, что тот же «Аквариум», которым я пытался развлекать себя по малости лет, — это скорее гуманитарная история, а «Оборона» наоборот — что-то из области естественных наук, очень все было натурально и наглядно, опыты такие. Частью биология, частью физика, частью совсем какие-то химические реакции.

Сегодня любая школота, лишь накануне узнавшая от больших ребят, откуда берутся дети, может завести в интернете блог, чтобы поделиться этим открытием со всем миром. В конце 1980-х социальных сетей не существовало, а результаты неожиданных озарений находили себе место на стенах подъездов, туалетов и на заборах. Кстати, вы заметили, что с развитием интернета стены общественных туалетов стали чище? Настенное творчество не подвергалось цензуре и хорошо подходило для массового выражения сильных чувств. В тех же случаях, когда жизненную позицию было невозможно выразить в трех буквах (или на трех аккордах), на помощь расстроенному мозгу приходил самиздат. Особенностью рок-самиздата была заветная искренность и дремучая субъективность.

«Лента.ру» и «КонтрКультУр’а» продолжают совместный проект, посвященный опытам креативного саморазрушения русского рока и бытописанию 1980-1990 годов. В этом выпуске мы публикуем фрагменты «латентного автоинтервью» поэта, музыканта и лидера «Гражданской обороны» Егора Летова и собственный рассказ о том, как была варварски погублена наиболее концептуальная часть легендарного альбома «Сто лет одиночества».

Предыстория следующая. В 1990 году Летов собрался издавать собственный журнал «Передонов». Ему было что сказать, но журналистам он, мягко говоря, не доверял, а потому решил сделать всю работу сам. Сам спросил — сам ответил. «Передонов» так света и не увидел, а автоинтервью мы извлекли из архива самиздата («КонтрКультУр’а» №3 за 1991 год).

Егор Летов (поэт, музыкант)

О музыке и о себе

Впервые с рок-н-роллом я столкнулся, когда мне было лет восемь, — это может мой братец подтвердить. Он тогда жил и учился в Новосибирске, в Академгородке, в ФМШ, кажется, и вот однажды он привез оттуда несколько пластинок — The Who «A Quick One», битловский «Револьвер» (американский) и Shocking Blue «Scorpio’s Dance» — с целью записывать их всем желающим по трояку и этим, стало быть, поправлять свое материальное положение. То есть цель была сугубо рациональной — рок он никогда не любил… Тогда он джаз еще не слушал — только классику – Моцарта, Бетховена и иже с ними.

Так вот. Когда я впервые услышал песню The Who (уж не помню, как она называется — третья на первой стороне; первые две не играли — кусочек пластины был отколот), я получил одно из самых убойных потрясений в своей жизни. Я просто о……..!!! (очень удивился). Я сразу для себя понял — вернее, что-то во мне внутри поняло, — вот оно, и в этом весь я, и это — для меня. Я всецело, по гроб обязан брату за то, что через него я так рано пришел в себя. Брат довольно долгое время записывал мне всевозможный рок — Beatles, Uriah Heep, Led Zeppelin, Pink Floyd, Nazareth, Iron Butterfly и многое другое — при этом ругательски ругал все это. Потом мне многое записывали омские знакомые брата, затем я и сам стал покупать и менять пластинки — и вот с тех пор я как бы junkie этого дела.

А что касается вкусов, то все происходило следующим образом: начал я с 60-х (Beatles, Creedence, Rolling Stones, Who, Country Joe & The Fish и пр.), затем лет с 12-ти с головой погрузился в «забой» (Sabbath, Led Zeppelin, Deep, Heep, Atomic Rooster, Nazareth). Лет в 16 я врубился в Van der Graaf, King Crimson, Gentle Giant, Yes и, особенно, в ранних и средних Genesis — в немалой степени из-за их текстов (я с детства, опять же благодаря брату, довольно неплохо знаю английский). Я до сих пор с удовольствием слушаю «Supper’s Ready», «Trespass», не говоря уже о «From Genesis to Revelation», который вообще один из моих наилюбимейших альбомов в роке.

И вот, лет в 18 я понял, что все эти симфо-роки, арт-роки и прочая «умь» — полное дерьмо по сравнению с самым наиничтожнейшим альбомом ну… допустим, Quicksilver Messenger Service или Jefferson Airplane. Таким образом я вернулся вновь в психоделические 60-е (Woodstock, первые Pink Floyd, Hendrix, Love, самый ранний Captain Beefheart и, особенно, Doors), тем более, я тогда был крайне «хиппически» настроен.

Затем, году в 82-м или в 83-м, мне совершенно случайно попалась запись «Never Mind the Bollocks…», и мне как-то нутром дико понравилось, хотя умом я понял, что это крайне противоречит — с музыкально-эстетической точки зрения — всему тому, что наполняло меня в эти годы. Этакое как бы раздвоение произошло. Я как раз тогда собрал «Посев». А затем я услышал Adam & The Ants «Kings of the Wild Frontier» и первый Specials. И я слушал весь вечер то одно, то другое, и тогда как-то вдруг, в один момент, понял всю эту музыку. Понял в смысле принял. И я вошел в нее. И я ходил тогда в шинели, в булавках, слушал регги, new wave, ska и Rock in Opposition. И вот тогда и возникла «Гражданская Оборона», когда я Кузю Уо встретил. Это была осень 84-го.

И с тех пор я все эти годы пережевывал множайшие массы новой музыки – и punk, и post-punk, и trash, и industrial, и hardcore, и… чего я только не слушал, и вдруг однажды словно вздрогнул и проснулся. Ибо вдруг в некий ослепительный момент осознал, что все это звуковое нагромождение 80-х — даже наилучшие образцы (Joy Division, например, или Scars) — кучка кала по сравнению с теми же Love, Doors, MC5, Stooges, Screamin’ Jay Hawkins’ом, Troggs, Hendrix’ом, Barrett’ом… да с теми же Shocking Blue! Все это — и панк 80-х, и шумовая сцена, и Birthday Party, PIL всяческие – все это ненастоящее. За всем этим, кроме распухших амбиций и умственно-технических вывертов, нету ничего. Это все — кукольное, по большому счету, хотя и были (да и всегда есть) исключения — Dead Kennedys, к примеру, или Dressed Up Animals. А тогда, в 60-е, особенно в Штатах (Англия все-таки страна по территории тщедушная, а это немало, на самом деле, означает), — любая самая дерьмовая команда, типа St.John Green или Crome Syrcus — каждой нотой доказывала, что все не зря.

Послушаешь, и так и хочется сказать что-нибудь типа: «Это — так». А главное, что даже формально (о содержании и энергии я просто молчу!) все, что натужно и пыхтя выскребали по сусекам Ники Кейвы, Сюкси, Лайдоны, Смиты, Страммеры и им подобные, — все это с говном содержится и в Velvet Underground, и в 13th Floor Elevators, и в Seeds, и у Kim’а Fowley, и в техасских гаражниках, и в детройтских. Да в том же Бо Диддли! Вот таким манером я как бы все время возвращаюсь все к тому же — в ту же точку — но обретя каждый раз новый, более широкий взгляд на то, что покидал на время.

О «Гражданской Обороне»

Мне кажется, что мы («Гражданская Оборона») — группа конца 60-х. По духу. По идее, которая в нас. Для меня 60-е — Родина. И дух, и иллюзии, и надежда. Может, это потому, что я так рано начал… натурально с детства. Но я очень хорошо и близко понимаю тех, кому сейчас за 30, — тех, кто тоже был сведен, выбит из ума навсегда рок-н-роллом и всем, что его сопровождало в те годы… И мне кажется, как раз они-то и понимают или способны по-настоящему понять наши песенки. Во всяком случае, представители именно этого поколения из Академгородка Новосибирска первыми приняли то, что мы стали делать в 1984-1987 гг. В Академгородке до сих пор что-то такое из тех времен все еще ощущается — что-то правильное… настоящее. Родное.

У нас ведь все это происходило в 80-е, формально опоздав на два десятка лет, но по сущности, может быть, имело и более крутые масштабы, как у нас все обычно и происходит… Я не жалею! Мне, наоборот, повезло. Мне грех жаловаться. Рок — это последние искорки этакого вселенского кострища — которое либо само выгорело дотла, либо его потушили — из высших соображений.

О вере и надежде

Каждый раз, как закончу очередную какую-нибудь вещь — альбом ли, песню ли… — кажется, все. Дальше некуда. И ничего. И каждый раз вновь, по прошествии времени, напрягаешься, и прешь, и прешь… Вот Тарковский в одном интервью говорил о том, что ему больше остальных-прочих близки люди, осознающие свою ответственность и имеющие надежду. Может быть, это и есть — надежда. Она и вытягивает каждый раз, заставляя вновь «шаг за шагом наутек». А иногда мне кажется, что самое сильное и настоящее — если отказаться и от надежды. Вот тогда-то, может быть, все и начнется!.. И все-таки, не знаю — слабость это или сила — надежда. Дело в том, что я всю жизнь верил — верил — в то, что я делал. Я не понимаю, как без веры и надежды можно что-либо вообще делать — хотя бы и гвозди забивать! Все, что не имеет в себе этой веры, — не имеет и силы и являет собой, стало быть, то, что и являет (а ныне так повсеместно), — стебалово.

Да. Так вот. Пока я верил, что то, что я делаю, свернет на фиг весь этот миропорядок, — я и пел, и писал, и выступал. А теперь вышла ситуация из-под контроля. Проехали! вижу я, что никому это на … (фиг) не нужно. Теперь, во всяком случае. Это как развлечение стало для них для всех. Этакий цирк. А развлекать кого бы то ни было я вот че-то не хочу. Вот не возникает у меня почему-то этого весомого желания. Пусть этим Пригов и Ко занимаются. И Мамонов. Бердяев, судя по всему, прав оказался — действительно, настал катакомбный период для носителей, хранителей культуры. Все превратилось в слизь и грязь. Стало быть, надо уходить отселе пока не поздно — незачем свои святыни на всеобщее осмеяние выставлять.

Об альбоме «Сто лет одиночества»

Хотел я, по правде сказать, записать напоследок альбом… о любви. Давно хотел. И назвать его «Сто лет одиночества». Это очень красиво и здорово. В этом очень много любви — «Сто лет одиночества».

Об анархии

Анархия — это такое мироустройство, которое лишь на одного. Двое — это уже слишком, безобразно много. И, судя по всему… все кругом испокон печально доказывают то, что и на одного-то — это уже слишком жирно.

Вот, собственно, и все, кроме… самого главного из всего, что хотелось выразить. Пусть не сложится мнение, что, мол, я сдался, сломался, и… я никогда не смогу себе это позволить — так как лидер группы «Гражданская оборона» никогда не проигрывает — он этого себе не позволяет и не имеет такого права. Это как в «Handsworth Revolution» Steel Pulse — нас уничтожают, нас мочат, нас попирают, но все, что я есть, это — «Вавилон падает!». И так оно и есть. Он падает наглядно. И скоро окончательно ……… (упадет) — и то, что происходит сейчас, это история про Содом и Гоморру! А насчет духа, — так он ведь всегда и везде, ничего ему не сделается, если где-то и убывает, то где-то прибавляется, и я знаю, что оно есть, и там все наши — и художник Пурыгин, и скульптор Сидур, и режиссер Параджанов. И я там, а вы — здесь. Счастливо оставаться.

(29.XII.1990. Омск)

Петр Каменченко («Лента.ру», очевидец, соучастник)

BSA-Records: городской сумасшедший и психиатр на побегушках

В начале 1990-х Саша Олейник, известный в системе как Сталкер, решил издавать музыку на только входящих тогда в обиход компакт-дисках (CD). И не абы какую, а отечественный рок, на который был уже немалый спрос. В рок-тусовке того времени Сталкер был весьма заметным персонажем. В Центре Стаса Намина он числился «директором пролетарского джаза» (так было записано в трудовой книжке), писал тексты для «Бригады С», Жанны Агузаровой и некоторых других исполнителей, постоянно носился с дикими проектами и слыл городским сумасшедшим.

Сталкер зарегистрировал издательство BSA-Records, куда и пригласил меня мастером на все руки с широкими полномочиями. Психиатр на побегушках — а в то время я еще продолжал трудиться по основной специальности — был ему необходим.

В родном отечестве — на Уральском заводе — CD делали в то время исключительно убогие, да еще и крали по установившемуся обычаю третью часть тиража. В связи с этим Сталкер решил производить русский рок за границей. А конкретно на Sony-DADC в австрийском городе Зальцбурге. Растаможивались CD при посредничестве и особой заинтересованности Московской патриархии, как спиртное, сигареты и еще много чего, что РПЦ помогала в то время растаможивать хорошим людям.

Одним из наших заказчиков стал «ГрОб-рекордз» Егора Летова, захотевший издать дискографию «ГО» на CD. Как, о чем и с кем конкретно договаривался Сталкер, я так и не понял, но в какой-то момент в офисе BSA-Records, расположенном в техническом помещении Госстандарта на Ленинском проспекте, появился директор Летова — человек с жуликоватыми манерами и соответствующей им фамилией. Позже Женя Грехов сбежит от Летова с кассой «Русского марша».

Грехов вывалил из авоськи кучу пленок (DAT). На расспросы: что это и что с этим делать — директор предложил разбираться нам и исчез навсегда. Сам Летов устранился от процесса еще раньше и на призывы не отвечал.

Мне предстояло разобраться с пленками: рассортировать их по альбомам, сделать ремастеринг, согнать на новый DAT и отправить все в производство на Sony DADC.

Поклонником Летова я не был и репертуар «Гражданской Обороны» представлял себе лишь в самых общих чертах. На пленках же оказалась какая-то каша, трек-листы не соответствовали записям, одни и те же песни повторялись по несколько раз в разных вариантах с кучей «грязи» и цифрового мусора. «Мастерили» на студии в ныне покойной гостинице «Россия». Чтобы попасть в 80-минутный формат (максимальное время для CD), я выбросил повторы, что-то подрезал, что-то сократил, убрал слюни у Летова изо рта…

Альбом «Сто лет одиночества» заканчивался несколькими минутами цифрового шума, треска, шуршания и прочих звуков, не поддающихся идентификации.

— А с этим мусором, что делать будем, — задал вопрос инженер звукозаписи, крутивший ручки.

— Давай тут фейд-аут сделаем, уведем звук секунд за пять, — принял я вполне очевидное решение. — «Сто лет одиночества», звук затихает, тишина… Красиво получится. И в 80 минут уложимся.

Так и сделали. Альбом вышел в диджипаке, неплохо продавался. Даже получил «Золотого волчка» — приз за лучшее оформление CD 1994 года, присуждавшийся тогда компанией «Триарий». Я же занялся следующим проектом.

Фашист, коммунист, пидарас…

И вот однажды ночью у меня зазвонил телефон.

— Алло, Петр? Это Егор Летов, — нормальный голос в трубке.
— Да. Здравствуйте, Егор.
— Как твоя фамилия? — теперь голос звучал хрипло и зловеще.
— Каменченко…
— …… морда, фашист, коммунист, пидарас…, — голос сорвался на высокочастотный визг.
— А в чем, собственно дело?
— Это вы «Сто лет одиночества» ремастировали? — спокойно, даже с некоторым сочувствием поинтересовался Летов.
— Да.
— Тварь, падла, фашист, коммунист, пидарас…, у меня здесь тысяча боевиков, сейчас мы к тебе придем, будем резать, убивать, вешать на столбах, с живого кожу сдерем…, — Летов вопил в истерике минут пять.
— Да что случилось-то? — удалось мне вставить в паузе вопрос.
— Сука, тварь, фашист…

Постепенно выяснилось, что тот самый «цифровой мусор», что я так безжалостно изничтожил, был важным концептуальным решением и нес главную смысловую функцию всего альбома. Егор собирал его несколько лет (в это я не поверил!) с разных пленок, и в его понимании «Сто лет одиночества» должны были заканчиваться двумя-тремя минутами именно такого треска и писка…

Вот так, по неразумению и разгильдяйству, был уничтожен шедевр.
Жизнь мне сохранить удалось, позже я несколько раз встречался с Егором, но об этой истории и нашем ночном разговоре никто уже не вспоминал.

Сегодня все издания BSA-Records считаются коллекционной редкостью.

(23.XII. 2017. Москва)